«Главное в разговорном иврите то, что он постоянно меняется. Если я знаю выражение, обозначающее мудака, то это совсем другой мудак, чем в 1950-е и 1980-е годы. И есть причины, из-за которых это слово менялось.
Для меня самое ценное в разговорной речи то, что она стремится к абсолютной точности укола. Она не подчиняется норме языка, а старается этой нормой управлять. Иврит как язык очень открыт разговорной речи. Я ловлю себя на том, что тоже могу изобрести новое выражение, если чувствую — существующие слова не могут описать нужного мне.
Например, у меня был рассказ про группу друзей, которые по очереди сходят с ума. И меня поразило, что на иврите все выражения, касающиеся сумасшествия, оскорбительны. То есть языком считается, что это плохо. Но для меня в утрате рассудка было и что-то хорошее, мне не хотелось считать происходящее заболеванием. Поэтому для определения сумасшествия я взял прилагательное из арабского и превратил его в существительное, которое подчинялось правилам иврита. Слово „джанана“ создало нужный мне эффект. Когда произносишь его, возникает ощущение свежести и остроты выражения.
А года через три, я зашел в супермаркет, там продавались фруктовые йогурты, рассчитанными на молодежь. И рекламный слоган гласил: „Не ешь нормальный йогурт, сходи с ума“. Компания использовала слово, которое я придумал. Тут во мне проснулась мегаломания, и я подумал, что менять нечто в языке и не подчиняться правилам — не обязательно плохо.»